Мимо, словно проплывая в воздухе, проезжает пустое такси, но Марино сидит неподвижно на скамейке, пот струится по его лицу, руки лежат на коленях. Недокуренная сигарета выпадает из пальцев, долго катится по асфальту, сверкая красным огоньком и наконец замирает.

51

Бев не может ее забыть.

Она должна держаться подальше от этого ягненка, которая только что дала ей пятидолларовую бумажку на стоянке «Уол-Марта». Но Бев не может. Она не может подавить черные мысли. Ягненок унизила ее. Она отпрянула от Бев, словно та заразная, а затем посмела унизить ее еще больше, дав ей денег.

Внутри «Уол-Марта» Бев останавливается возле прилавка со средствами от насекомых и берет один баллончик в руки, притворяется, что читает этикетку, в то время как сама рассматривает стоянку. К ее удивлению, у ягненка старая машина, зеленый «форд-эксплорер», такой совершенно не подходит испорченной богатенькой девочке. Что еще любопытнее, она сидит в машине с включенным мотором и погашенными фарами. За пять минут Бев переодевается в примерочной в яркую майку и пляжные шорты. Она предварительно срезала сенсоры ножом и ни за что не платит. Ее ветровка вывернута наизнанку и теперь висит на руке, на голове — дешевая шапочка от дождя, хотя на небе ни облачка. Если люди и замечают ее, то, наверное, думают, что она сумасшедшая или просто покрасила волосы.

«Форд» все еще на стоянке. Бев идет к побитому «чероки» Джея, уверенная, что ягненок ее не замечает, и уж точно не узнает в ней ту женщину, с которой общалась меньше получаса назад. Бев выезжает со стоянки, сворачивает налево, на Перкинс-стрит, и паркуется возле кафе Кэтри, популярного в студенческой среде заведения. Она выключает двигатель и фары и ждет. Чем дольше ягненок сидит в своем темно-зеленом «форде» на стоянке «Уол-Марта», тем сильнее Бев нервничает.

Может, она разговаривает по телефону, и на этот раз ссорится с мужем, вместо того чтобы так слащаво с ним беседовать. В слежке за людьми Бев профессионал. Она постоянно этим занимается, когда водит «чероки». До того как она ушла в бега и поселилась с Джеем на реке, Бев часто следила за людьми, выполняя поручение, или просто от нечего делать. Тогда это занятие не выглядело бесцельным, это было средство для достижения чего-то нужного. Что бы ни делала Бев, она выполняла указания.

В какой-то мере, она и сейчас выполняет приказ Джея, но методы и настроение меняются, когда тебя просят выполнять одно и то же сто раз. Бев начала развлекаться, веселиться, выполняя его приказы. Это ее право.

«Форд-эксгоюрер» направляется в центр Олд-Гарден. Симпатичная блондинка за рулем не подозревает, что за ней следом едет та женщина со стоянки. Это забавляет Бев. Она улыбается. «Форд» замедляет скорость и сворачивает направо, на темную аллею, обсаженную высоким кустарником. Бев проезжает мимо, съезжает с дороги и вылезает из машины. Закутавшись в темную ветровку, Бев бежит назад, как раз вовремя, чтобы заметить, как женщина исчезает внутри белого кирпичного дома. Она возвращается к джипу, записывает адрес, затем выруливает на соседнюю улицу, чтобы снова не проезжать мимо дома. Она подождет.

52

Больше всего Жан-Батист хочет иметь биполярную антенну, но он лишен всех привилегий, уже не говоря о таких серьезных, как эта.

Остальные обитатели тюрьмы могут себе позволить купить антенны, наушники, радио и даже крестик с цепочкой. По крайней мере, некоторые заключенные могут. Например, Зверь любит хвастаться своим переносным радиоприемником, но вот биполярной антенны у него нет, разрешается иметь что-то одно из списка «Большой Десятки», как его называют. В тюрьме привилегии ограничены из опасения, что заключенные могут добыть оружие.

Жан-Батисту оружие не нужно. Если когда-нибудь оно ему понадобится, его тело — прекрасное оружие. Но сейчас в этом пока нет необходимости. Когда его, связанного, ведут в душ, нет смысла нападать на офицеров, что он мог бы с легкостью сделать благодаря своему магнетизму. Он проходит мимо огромного количества железных дверей с тяжелыми железными засовами и чувствует, как его магнетизм усиливается. Его сила растет, она словно поднимается из недр его тела и витает у него над головой. Он оставляет за собой почти осязаемый след искр. Охранники не понимают, чему он улыбается, такое поведение их только беспокоит.

В девять выключили свет. Дежурный офицер с наслаждением один за другим поворачивал выключатели, погружая заключенных в кромешную тьму. Жан-Батист подслушал однажды разговор двух охранников, которые рассуждали, что темнота заставляет заключенных думать о скором наказании за то, что они сделали, будучи свободными, когда они еще могли удовлетворить свою любовь. Тот, кто не убивает, не может понять, что конечная цель — освободить женщину, услышать ее крики и стоны, искупаться в ее крови, обладать ей, разделить с ней свой восторг, выпить из нее магнетизм навсегда, навечно.

Он лежит на кровати, одежда промокла от пота, душную крошечную камеру наполняет отвратительный запах. Все заключенные притихли, все, кроме Зверя, который разговаривает сам с собой, почти шепотом, не зная, что Жан-Батист может слышать без ушей. Ночью Зверь становится бессильным, слабым существом, каким всегда и являлся на самом деле. Ему будет лучше, когда смертельный коктейль проникнет в его слабое человеческое тело, которое больше ему не понадобится.

— Тихо, тихо. Хорошо, правда? Как хорошо! Перестань, пожалуйста, перестань. Перестань! Мне больно! Не плачь. Так хорошо. Ты что не понимаешь, маленькая дрянь. Хорошо! Мамочка! Да, мамочка, я тоже хочу к мамочке, но она шлюха. Хватит плакать, слышишь меня? Крикнешь еще хоть раз...

— Кто здесь? — кричит в темноту Жан-Батист.

— Заткнись. Заткни свой чертов рот. Это твоя вина. Тебе обязательно было кричать, правда? Я же тебя предупреждал. Все, ты не получишь больше жвачки. С корицей. Специально бросаешь сюда обертку, чтобы я знал, какой вкус ты любишь? Как это глупо! Оставайся здесь, в тени, понятно? Мне нужно бежать, нужно бежать.

Он начинает тихонько напевать:

— Мне нужно бежать, нужно бежать, бежать, бежать...

— Кто здесь?

— Тук-тук, кто здесь? — издевательски отзывается Зверь. — Эй, волосатик, как там твой член, подрастает? Меньше носа моего, о да, и такое бывает, — негромко напевает Зверь. — Я поэт, ты что, не знаешь? Не знаешь, и твой крошечный друг тоже, но вы оба идиоты, что в принципе одно и то же. А я такой чувствительный, ла-ла, здесь запах отвратительный, ла-ла. Барабанная дробь!

— Кто здесь? — Жан-Батист оскаливает острые маленькие зубы. Он начинает их лизать, чувствуя металлический привкус собственной крови.

— Эй, волосатый засранец, это всего лишь я. Твой самый лучший друг. Твой единственный друг. У тебя кроме меня никого нет, ты знаешь это? Ты должен. Кто же еще с тобой разговаривает и передает тебе записочки, грязные мерзкие записочки, зачитанные всеми?

Жан-Батист слушает, высасывая кровь из языка.

— У тебя могу-щес-твен-ная семейка. Я слышал о ней по своему радио. О да, не один раз.

Тишина. Уши Жан-Батиста словно локаторы.

— Свя-зи. Где же эти долбаные охранники, когда они так нужны? — усмехается он в темноту.

Его зловещий голос летучими мышами проникает в камеру Жан-Батиста. Слова кружатся вокруг него, и он отмахивается от них неуклюжими волосатыми руками.

— Ты знаешь, что сходишь тут с ума, а, волосатый засранец? Если ты не выберешься, то сбрендишь здесь, как подопытный кролик с антеннками в башке. Ты знаешь об этом, вонючий придурок?

— Je ne comprendspas [19] , — шепчет Жан-Батист. Капля крови стекает по подбородку, исчезает в шерсти.

Он вытирает кровь пальцем и облизывает его.

— О да, comprendez vous [20]  прекрасно. Может, они уже приклеили что-нибудь к твоей заднице, а? — Зверь тихо смеется. — Видишь ли, если они прижмут тебя в этой камере, то сделают с тобой что захотят, а кто узнает? Если пикнешь, тебе будет еще хуже, а скажут, что ты сам это с собой сделал.